загрузка...

Гордон. Нравы древней Руси

  • 27.12.2009 / Просмотров: 15267
    //Тэги: Гордон   нравы  

    Передача из цикла ночных передач Гордона посвящена нравам древней Руси
    Внимание - первые 10 минут качество картинки плохое - с помехами, потом нормальное.

    Участники передачи:
    Андрей Львович Юрганов, доктор исторических наук, профессор кафедры отечественной истории древнего мира и средних веков факультета архивного дела Историко-архивного института в составе РГГУ

    Каравашкин Андрей Витальевич, доктор филологических наук, Проректор по научной работе, профессор кафедры русской и зарубежной литературы МГПИ

загрузка...

Для хранения и проигрывания видео используется сторонний видеохостинг, в основном rutube.ru. Поэтому администрация сайта не может контролировать скорость его работы и рекламу в видео. Если у вас тормозит онлайн-видео, нажмите паузу, дождитесь, пока серая полоска загрузки содержимого уедет на некоторое расстояние вправо, после чего нажмите "старт". У вас начнётся проигрывание уже скачанного куска видео. Подробнее

Если вам пишется, что видео заблокировано, кликните по ролику - вы попадёте на сайт видеохостинга, где сможете посмотреть этот же ролик. Если вам пишется что ролик удалён, напишите нам в комментариях об этом.





Рабочие материалы к передаче

Если XI век был веком подведения итогов тех весьма бурных процессов этнокультурного взаимодействия и синтеза, которые проходили в 1Х-Х вв. и возникновения нового народа, то время царствования Ивана IV, можно назвать апофеозом одного из этапов развития христианского мировоззрения Древней Руси.
После крещения Руси князем Владимиром на всей территории государства развернулся процесс трансформации традиционной языческой культуры. Этот процесс затрагивал не только естественные центры христианизации — города, но и сельскую глубинку, о чем свидетельствует, прежде всего, археологические исследования, наблюдающие, например, трансформацию погребального обряда. Конечно, распространение этого обряда было значительно облегчено тем, что и для языческих славян и Руси характерны были более или менее очевидные элементы биритуализма, а традиционная «языческая» ориентировка покойника (в том числе на погребальном костре) головой на Запад совпадала с христианской. Обряд погребения в могиле распространился в XII в. , к тому же времени относятся и более частые находки крестов в могилах. А к концу XII в. начинает исчезать и обычай насыпать курганы. Но на протяжении ХI-ХП вв. при совершении погребения еще иногда продолжают использовать огонь — в основании курганных насыпей археологи прослеживают ритуальные кострища, которые считаются, как правило, пережитком обряда кремации.
Продолжающиеся процессы разрушения традиционного «племенного» быта, становления государства необходимо включали индивида в совершенно иные социальные связи. Проблема индивидуальной судьбы, в том числе загробной, становилась все более актуальной. Ответ на вопрос об этой судьбе давали князь и его дружина, епископ и христианство, а не «волхвы» и язычество. Примером может служить рассказ Повести Временных Лет о «мятежах» волхвов и испытание их «пророческого» дара воеводой Яном Вышатичем в Ростовской области и князем Глебом в Новгороде — волхвы не могут предсказать собственной смерти, что и демонстрируют восставшей толпе князь и воевода, убивая их. Недаром почитаемый язычниками Вещий Олег не мог предугадать своей судьбы.
В русском (и славянском) фольклоре мотивы ада и загробной жизни сильно эсхатологизированы: даже традиционный индоевропейский мотив переправы на тот свет связан с темой греха и добродетели, Страшного суда. «Языческие» персонажи, связанные с загробным миром и погребальным обрядом, постепенно «выродились» в сказочных монстров (Баба-Яга). Хотя общинные культы, связанные с посюсторонним миром, будь то «календарные» или «семейные» обряды или культ мертвых — благодетельных «родителей» и упырей, «заложных» мертвецов, — еще включали многочисленные элементы и мотивы, которые считались церковью языческими и служили основанием для обвинений в «двоеверии» и карались.
Желая спасти душу, человек хотел получить ответы на вопросы, что есть правильное, а что неправильное, что правое, а что неправое, что праведное, а что неправедное. Принимая христианскую веру, вручая душу Господу Богу, человек нуждался в верном знании, кто является истинным носителем, прежде всего, закона Божьего, власти, и далее, традиции, обычая?
Из статьи А. В. Каравашкина «Самоопределение историка» («Интеллектуальный форум». 2001. № 6.)
Этноисторические процессы отражаются в явлениях и фактах различной природы, в том числе в обыденной жизни человека от рождения до смерти. Восприятие себя как элемента социального организма, стремление понять сущность этого организма, формирует ценностную ориентацию.
История человека протекает в биологическом, языковом, культурном взаимодействии с другими народами, в разные периоды времени более тесном или менее тесном.
Именно с этой точки зрения так интересен период от начала христианизации Руси. Так как тема трансформации обычаев, мироощущения человека сложна и обширна, мы хотим установить границы во времени. При этом царствование Ивана Грозного представляется неким завершающим этапом исторических ожиданий человека Древней Руси, моделью предреченного библией Страшного Суда. Русская средневековая культура представляет особый интерес. И нам хотелось бы получить характеристику русского миросозерцания «переходного» периода.
Но чужое сознание — это чужое сознание. Необходимы усилия к пониманию, определенная герменевтика самих исторических свидетельств, без которых невозможно исследование субъективного фактора в истории. Где проходит граница между фрагментами сознания, запечатленными в источнике, и представлениями самого интерпретатора?
А. Ф. Лосев был, по-видимому, прав, считая мифотворчество нормальным социальным явлением. Сознание обладает свойством придавать неполному и ограниченному представлению о мире некую завершенность, складывать фрагменты в целую картину. В этом смысле каждый является существом мифотворящим. При этом очень легко навязать человеку прошлого современные мифы и настроения, современную систему оценок, собственную логику.
Нет ничего более обманчивого, чем точность, если речь идет о диалоге с чужим сознанием. «Территория» историка — всегда между двумя мифами. То, что дано в источнике, может быть недостаточным для воссоздания цельного образа эпохи, но это вовсе не означает научного тупика. «Объектом познания является сам исторический источник как реализованный продукт человеческой психики. Субъект прошлого и историк вступают в диалог, не обладая „единообразием“ психики, ибо контакт этот прежде всего языковой. Две субъективные и первичные стихии встречаются в объективности и материальной данности источника». (А. Л. Юрганов).
Историка интересует чужое сознание, чужая система ценностей, чужое миропонимание как сверхзадача и самоцель. Вместе с историками у нас есть возможность прикоснуться к этой тайне, о которой многие из нас и не подозревали. Автор источника и современный читатель думают и говорят на разных языках — разных языках культуры, понимаемых максимально широко. Ученый, отрицая априорные предпосылки и условные реконструкции прошлого, основанные на потребительском отношении к источнику, требует от герменевтики (науки, изучающей древние письменные источники) не только историзма, но и саморефлексии.
Здесь важен сам принцип: мы стремимся к адекватному, пусть и неосуществимому в полной мере, истолкованию текста в надежде увидеть лицо автора, понять ход его рассуждений, воссоздать его мифологию.
Даже изучив древнеславянский язык, мы будем говорить с человеком давних времен на разных языках, если не знаем законов корректного отражения фактов чужого сознания. Только специалист может перевести древний источник на метаязык современной науки. В свою очередь, перевод нуждается в комплексе технических приемов, в методе интерпретации, в орудии понимания, то есть в герменевтике. Иными словами, историк должен «отказаться» от самого себя: не вживаться в образы прошлого, не терять дистанции, не превращать научный текст в опыт художественного прочтения документов.
Не только историков и филологов, но и добросовестных дилетантов привлекает уникальность и неповторимость ситуации Х-ХVI веков. Интересует отношение к Богу и Божественной истине. Важно и интересно зафиксировать тот момент, когда базовые установки средневекового мышления перерождаются, подвергаются коренному переосмыслению.
Но как адекватно истолковать текст, чтобы увидеть лицо автора, понять ход его рассуждений, воссоздать его мифологию? Возможно ли это в полной мере?
Теоретическое вступление книги «Категории русской средневековой культуры», дает современному человеку и возможность отвлечься от собственной мифологии, и осознать пределы своего понимания.
Традиционный подход, согласно которому историк лишь задает вопросы, а источник послушно отвечает на них, уже не срабатывает. Текст должен предстать как непосредственное откровение; в нем важно все, в том числе и нюансы авторской интонации. То есть важно придерживаться принципа самодостаточности исторического источника.
С точки зрения автора «Категорий русской средневековой культуры», историк работает с внеположенными нашему сознанию мифами и судить об источнике можно только по тем законам, которые признавал над собой создатель этого источника. Эта позиция вступает в противоречие с концепцией «эпистемологической неуверенности» (позновательной неуверенности). Ученый стремится к последовательному отражению фактов чужого сознания, к их максимально корректному переводу на метаязык современной науки. Поэтому перевод нуждается в комплексе технических приемов, в методе интерпретации, в орудии понимания, то есть в герменевтике.
Иными словами, историк должен «отказаться» от самого себя: не вживаться в образы прошлого, не терять дистанции, не превращать научный текст в опыт художественного прочтения документов.
В изучении русской средневековой культуры важны не частные, пусть и очень существенные, вопросы, а принципы, определяющие уникальность, неповторимость ситуации XIV-ХVII веков. («Средневековье, говоря философским языком, „вещь в себе“, явление духа — вполне цельное, законченное»). Сам интерес к тому, что является самоценным, свойственным только данной эпохе, продиктован насущными потребностями того времени. Человек средневековья становится подлинным героем научного исследования, человек как существо, наделенное ясными ценностными ориентирами, как мифотворящее начало исторической драмы. («Сознание есть особого рода бытие, имеющее свои собственные законы существования».)
Книге А. Л. Юрганова «Категории русской средневековой культуры» присуще категориальное описание, в ней исследован сам механизм становления. Но для того, чтобы нечто менялось, необходимы инварианты, «топосы», наиболее устойчивые элементы, определяющие самоидентификацию явления. Историк намечает несколько взаимосвязанных магистральных путей: отношение к Богу и самой Божественной истине («вера» и «правда» русского cредневековья), господство и подчинение (власть и собственность в сознании XIV-ХVП веков), «самовласть» средневекового человека и эсхатологическое понимание истории. Исследователю важно зафиксировать тот момент, когда базовые установки средневекового мышления перерождаются, подвергаются коренному переосмыслению. Юрганов сумел дать интереснейшую характеристику русского миросозерцания «переходного» периода.
Например, определен смысл метаморфоз, которые претерпело в источниках слово «вера». Устанавливается его первоначальное значение. Это, для древнерусского человека, скорее, чистота вероисповедания: Божественная истина, представленная в догматах, обрядах, священном каноне.
До некоторой степени «вере» противостоит «правда» — высшее начало, Христос. Вспомним, как говорит об этом Иван Пересветов: «Истинная правда — Христос Бог наш <...> да оставил нам Еуангелие правду, любячи веру християнскую надо всеми верами, указал путь Царства Небеснаго во Еуангелии».
Мало того, «правда» и «вера» образуют некую иерархию, и одна из центральных проблем русского самосознания состоит в попытке выбрать, что же важнее. И все же публицистика XVI века пришла к органичному синтезу, единению этих категорий. Не случайно Пересветов мучительно переживает отсутствие истинной «веры» в царстве Магмета-салтана и недостаточность «правды» в России Ивана Грозного. Утопия писателя Московской Руси как раз и состояла в построении идеальной модели православного царства, где «правда» и «вера» едины, где возможна их «симфония».
В течение XVIII века происходит вытеснение средневекового понимания «веры»; этим словом стали описывать субъективное переживание личности (убежденность в существовании Бога, иных сверхъестественных сил и явлений). А дух русского средневековья был основан на примате трансцендентных реальностей. Идущее же ему на смену Новое время превращало эти реальности в субъективные идеи, а Бога — в абстрактное понятие. Последнее замечание чрезвычайно важно для истории культуры и общества: без уяснения того, чем была «вера» в сознании Нового времени, совершенно невозможно понять и русское Средневековье.
Не менее важной оказывается специфика русского средневекового отношения к власти. Юрганов доказывает, что нельзя толковать русские средневековые источники, оперируя категориями западноевропейского феодализма: «Главный признак этой системы (системы „пожалования“) заключается в том, что государственная власть сама структурирует общество „под службу“, а значит, в нем отсутствуют отношения „по горизонтали“, сословная корпоративность которых защищала бы от произвола монарха. Иными словами, в средневековой Руси нет ярко выраженной власти политической, существование которой обычно определяется сложным взаимодействием с обществом, имеющим неслужебную самоидентичность». Общество XIV-ХVI веков стало опираться на родовую систему передачи власти и собственности. Это произошло в том числе и благодаря рецепции монгольских порядков. Тем самым миф династической исключительности оказался стержневым представлением целой эпохи, не только усвоившей «византийскую модель» земного царства, но и создавшей особую синтетическую идеологию династического мессианства.
Реконструкция этой мифологической модели во многом поясняет средневековое отношение к тому, что в наше время принято считать собственностью. До некоторой степени человек Московского царства сам находился в распоряжении государя, сам принадлежал царскому роду. Земли крупного землевладельца или обители, располагавшей огромными земельными фондами, легко могли быть царской властью переданы от одного владельца к другому. Значит, подданных московского государя нельзя считать полноценными собственниками. Собственность, подобно дорогому царскому подарку, может быть «пожалована» и по распоряжению того же государя отнята. Правовая защита владельца была полностью невозможна именно в силу того, что ни о каких договорных обязательствах в Московском царстве даже и не помышляли. По сравнению со средневековой Западной Европой здесь не было отношений вассала и сюзерена, а утверждались абсолютные полномочия единственного хозяина и распорядителя всего имевшегося в наличии имущества. Иного понимания трудно ждать от людей той эпохи, поскольку логика их мышления целиком подчинялась принятой тогда концепции господства и подчинения.
Центральной антропологической проблемой Московской Руси оказалось соотношение «свободы» и Божьего промысла, то есть индетерминизма и детерминизма. В этом контексте рассматривается и этико-религиозная концепция «самовласти». Наиболее показательной становится эпоха Ивана Грозного. Именно тогда окончательно сформировалась государственная концепция «самовласти», утверждавшая особую душеспасительную (сотериологическую) миссию русских монархов. Царь оказывается своеобразным посредником между богоизбранным христианским народом и Господом. Эта мифологема требовала от подданных безусловного подчинения, мученичества и жертвенной готовности отречься от земных благ во имя сохранения изначально установленного порядка. Только в XVII — начале XVIII века, представление о «самовласти» человека постепенно утрачивает мессианский характер и главенствующим в общественном сознании становится новый образ государя — не только пастыря, но и доброго отца своих подданных.
Возможно, спорная, новая трактовка Юргановым опричнины как своеобразной мистерии веры — новое слово в медиевистике. Человек русского средневековья верил в «душеспасительную» роль царского самодержавия, основываясь на своих, свойственных людям его времени, представлениях о пространстве и времени. Эсхатология, учение о конечных судьбах мира и человечества, — вот что по праву венчает категориальное описание русской средневековой культуры. Ожидания и чаяния людей Московского царства, идеалы и утопические идеи были напрямую сопряжены с предощущением финального момента мировой истории, Конца Света.
Исследуя эсхатологические воззрения Московской Руси, А. Л. Юрганов предлагает оригинальную систему доказательств и приводит подчас неожиданные аргументы. Историософию Московской Руси он рассматривает как всеобъемлющую доктрину, которая раскрывается в разных сферах духовной культуры. Символика апокалипсиса пронизывает не только многочисленные литературные памятники, произведения изобразительного искусства, но и государственную эмблематику, например, государственные печати XVI века.
Самым неожиданным сюжетом в монографии оказывается интерпретация опричных казней и символики опричного двора Ивана IV. Впервые в исторической науке на обширном материале предпринята попытка раскрыть духовный смысл загадочной акции Грозного.
А. Л. Юрганов рассматривает опричнину как эсхатологическую коллизию, как утверждение душеспасительной миссии царя. То, что, с точки зрения несведущего человека, да и некоторых историков, не имело никакого оправдания и даже разумного объяснения, имело для сознания Московской Руси смысл, ибо Опричнина представала воплощенной мифологической моделью Страшного суда.
Заявления Ивана Грозного накануне введения опричнины были выражением вполне определившихся убеждений. В одном из посланий бежавшему Курбскому Иван Грозный пишет: «И аще праведен и благочестив, про что не изволил еси от мене, строптиваго владыки, страдати и венец жизни наследити». В противоположность Курбскому, княжеский слуга Василий Шибанов, оказавшийся в руках московского государя, не отрекся от своего господина, но сознательно принес себя в жертву. Погибая таким образом на плахе, «холоп» спасал свою душу, чего не захотел понять Курбский. Поступок же Курбского рассматривался как измена, равнозначная предательству веры, отречению от Бога: «Ты же убо сего благочестию не поревновал еси: единого ради малаго слова гневна не токмо едину душу, но и своих прародителей души погубил еси…»
Идея опричнины была своего рода попыткой установить справедливые отношения царя и его подданных, но только в том виде, как это представлял сам Грозный. Страдания плоти и физическая гибель занимают подчиненное положение в этой системе ценностей. Главное — посмертная жизнь души, ожидающей соединения с преображенным телом для возможного — в случае добровольного и праведного мученичества — вечного блаженства: «Се бо есть воля Господня — еже, благое творяще, пострадати».
Неправедная кончина, когда холоп пытается обмануть государя и, прибегая к лукавству, хочет избежать наказания, рассматривается как нарушение присяги (целования креста). Царское поучение, даже в форме смертной казни, не может погубить душу холопа, если последний сам не нанес урона своей внутренней, нравственной чистоте. Словно Господь, царь судит подданных («рабов»), отделяет тех, кто стоит по правую руку («овец»), от тех, кто стоит по левую («козлищ»), может отправить преступника на самую страшную пытку или казнь, которые становятся зримыми символами грядущего отмщения.
Лучше пострадать здесь на земле, чем гореть в «геенне огненной». Если смерть как таковая не является злом, то царь может «страхом спасати». В данном случае страх Божий — напоминание о посмертных муках и одновременно спасительное наказание муками при жизни. Спасительно оно только потому, что облегчает загробную участь души. Ее небесный заступник архангел Михаил очищает человека от скверны и выступает грозным карающим судьей. Интересно, что именно Небесный покровитель человечества и воин архангел Михаил служил особым покровителем для единственного земного судьи, московского Государя. Поэтому царя Ивана и благодарили за пролитие крови и мучительство так, как если бы он врачевал духовные недуги. Иван Грозный видел главную свою функцию в наказании зла «в последние дни» перед Страшным судом. Мы никогда не узнаем, в какой момент (хронологически) и почему царь решил начать опричнину. Одно можно сказать достаточно определенно: пассивно ждать он не мог в силу своей особой ответственности.
Требования смирения и жертвенности, степень послушания земной власти были, согласно установленным нормам Московского царства, слишком велики. Но еще более суровыми были требования, предъявляемые самому царю. От государя ждали достойного суда, такой справедливости, на которую властитель в силу своей греховной природы едва ли был способен. Но, если царский суд оказывался неправедным, он, государь, должен был отвечать за себя и за душу каждого погубленного холопа.
Мысль о загробной участи неправедного судьи преследовала царя, она руководила и теми, кто определял цикл назидательных росписей царской усыпальницы в Архангельском соборе (Немилостивая смерть богача), и теми, кто создавал версию чина венчания на царство в 1547 году. В редакции этого важного государственного акта в поучении митрополита воспроизводилась сцена Страшного суда, на котором царь предстоит Христу. Здесь земной властитель оказывается равным среди равных и, одновременно, несущим совершенно особую персональную ответственность.
Таким образом, тема Страшного суда в эпоху Грозного была напрямую связана с идеей царственности. Апокалиптические ожидания постоянно напоминали о себе и были «атмосферой» времени, определяя весь нравственный и культурный облик эпохи. Таково мироощущение, находящееся у истоков опричнины.
«А не оскорбляет ли автор нашу мораль, приписывая мрачному тирану некую „философию“, служащую оправданием насилия? Не является ли столь широкий герменевтический подход средством переоценки сложившихся представлений о пределах власти, своеобразной апологией опричнины?». Нет, автор предлагает нам принять факты чужого сознания как нечто объективное и самоценное, и это будет способствовать нашей самоидентификации, развитию нашего собственного мировидения. А наше знание и о прошлом и о себе станет многогранным.

Смотрите все серии Обычаи и нравы на Руси. Передачи "Час истины" и "Гордон"

  • ДРУГИЕ МАТЕРИАЛЫ РАЗДЕЛА:
  • РЕДАКЦИЯ РЕКОМЕНДУЕТ:
  • ОСТАВИТЬ КОММЕНТАРИЙ:
    Имя
    Сообщение
    Введите текст с картинки:

Интеллект-видео. 2010.
RSS
X